Клапиш умеет иронично и проницательно снимать о любви. Его предыдущие «Красотки» и «Испанка» погружали зрителя в водоворот похождений молодого француза (в исполнении все того же Дюри), которые разворачивались между Парижем, Барселоной, Лондоном и Москвой, но сохраняли верность Франции с ее рыцарским служением любви и красоте. В то же время сам Клапиш никогда не служил абстрактным идеям, а на первое место ставил человека, что придавало его фильмам искренность и живость. Но человек, о котором Клапиш снимал свое кино, к настоящему моменту не то что постарел, а подряхлел – утратил стимул к дальнейшим поискам, устал шутить и больше не может танцевать. И Клапиш снял фильм не о человеке – о городе, на который человек смотрит.

Фильм строится на контрасте между унылым состоянием героя и неутихающей жизнью вокруг него – жизнью мифического Парижа. Для Пьера любовь существует вовне, как наблюдаемое изо дня в день явление, вроде рынка под окнами. Внутри при этом царит пустота и предчувствие собственного конца. Перед лицом смерти герой яснее чем когда либо понимает, какое счастье – просто ходить, дышать, совершать дурацкие человеческие ошибки. Ожидается, что к тому же выводу к финалу картины придет и зритель. Однако тут возникает несколько препятствий. Во-первых, отстраненная интонация, вообще свойственная Клапишу, на этот раз работает против фильма, лишая его драматизма. Свою лепту вносят и актеры. Робер Дюри, не углубляясь в психологические дебри, играет болезнь и депрессию, в то время как остальные актеры просто существуют на экране, проживая отведенные им отрезки жизней. Контраст на лицо, но напряжения не возникает. Сюжет состоит сплошь из ответвлений, что подчеркивает важное для «Парижа» ощущение мимолетности, но опять-таки не способствует сопереживанию. В итоге сочувствовать при просмотре приходится не героям, а городу, который в очередной раз взяла на прицел камера.

Два года назад киноальманах «Париж, я люблю тебя» как будто исчерпал тему французской столицы. Все признания были произнесены, все черточки подмечены, все приемы использованы. Этот концентрат французской романтики уже оказывал на зрителя довольно слабое действие. Еще одно высказывание о Париже было практически обречено стать тем, чем и стал фильм Клпиша: свидетельством того, что тема исчерпана. На экране перед нами собирается остановиться не сердце героя, а сердце города, которому осточертело танцевать перед кинокамерой. Так что единственное, чего добивается в этот раз Седерик Клапиш – это желания отпустить киношный Париж на покой. Слишком устаешь от его блеклых улыбок и вымученных «па».

Мария ГРОСИЦКАЯ