|
В знаменитой картине «Семь невест ефрейтора Збруева» его герой никак не может разобраться в своих девушках и остановить выбор на одной. В жизни самого Семена Морозова происходили не менее захватывающие истории с женщинами.
1. Счастливое детство в гипсе.
- Судьба каждого закладывается в детстве, а детство у меня было радостное и счастливое. Мы жили в бараке возле железной дороги на Беговой, в восемнадцатиметровой комнате шесть человек: мои родители, я, сестра и братья. Я был младшим и самым любимым и моим первым воспоминанием было радио, которое не выключали даже ночью и храп пяти глоток. В этом я вырос и потом, когда мы получили квартиру, этих звуков мне не хватало. В четыре года я ехал на раме велосипеда с одним большим мальчиком, попытался соскочить на ходу и попал правой ногой в колесо. Был открытый перелом, и прежде чем отключиться я с удивлением увидел, как затейливо и кокетливо торчит острый, кровоточащий обломок кости. Меня прооперировали и вернули домой, а через некоторое время я стал плакать, хоть и был ребенком совершенно не плакучим. Мама заглядывала мне в глаза и спрашивала: «Ну что с моей деточкой?». А я только плакал и чесал гипс. Когда меня отвезли ко врачу и вскрыли гипс, оказалось, что там огромное количество вшей. На этом «счастливые» моменты жизни не закончились. Нога срослась, я только-только стал ходить. А у нас в бараке все варили квас: кипятили огромные кастрюли воды и заваривали хлебными корками. Вот такую кастрюлю кипятка я опрокинул на свои, только что зажившие ноги и ошпарил их выше коленей. Мне потом мать сказала, что ее тогда успокоила цыганка: «Ничего, он потом получит компенсацию от жизни», - так и получилось. Главное, что у меня в избытке был самый важный витамин счастья – любовь.
Скоро мы переехали в огромную квартиру в дом рядом с Белорусским вокзалом, ее дали отцу, как залуженному железнодорожнику, он во время войны водил военные эшелоны, был несколько раз ранен, имел три Ордена Ленина. В этом доме было две прелести: с одной стороны с вокзала каждые пятнадцать минут со свистом отходили электрички, а с другой стороны четыре раза в год в течении трех недель по Тверской улице на Красную площадь шли танки на репетицию парада – в одиннадцать часов ночи и в четыре утра. Но тем не менее, дом был веселым по причине, что он был многодетным, и основными ценностями среди пацанов считались сила, ловкость, смелость, а не наличие каких-то необыкновенных игрушек. Однажды в нашем дворе появился слишком высокомерный, капризный и чистенький мальчик, сынок крупного чиновника. Его все невзлюбили и старались задеть, пихнуть, ударить. Однажды мы начали играть в прятки, и он спрятался в мусоропроводе – там стояли баки с мусором, за одним из которых он пристроился. А я это увидел и что сделал: залез на бак и написал на этого мальчика. Я понимал, что за такой поступок придется ответить, готов был драться, но эффект превзошел все ожидания – парень вдруг горько разрыдался и ушел. Мне тогда было восемь лет – прошло почти пол века, а мне до сих пор стыдно за этот поступок.
Учился я, можно сказать, в особой школе – недалеко от нас было местечко под названием Слободка, там жили освободившиеся из тюрьмы: их детишки учились с нами вместе, и рассказы о мордобоях, поножовщине и прочих бандитских поступках стали для нас привычными. Все изменилось в третьем классе, когда к нам пришли девочки, до этого мы учились раздельно. Как-то сразу все причесались, помыли руки, перестали драться и стали следить за речью. И девочки были все, как на подбор: аккуратные и красивые. Сразу начались влюбленности, а потом «петушиные бои»: «Кузнецова моя!» - «Нет, я ее первый заметил!». Мои шансы были небольшие, я был маленького роста, почти все ребята были выше меня, поэтому я тихо страдал. Единственное, в чем я преуспевал – я умел смешить, был клоуном. Все переменилось в четвертом классе – меня пригласили в кино.
2. Неожиданные плоды популярности.
Был конец мая, учеба уже закончилась, а по дачам еще разъехаться не успели, поэтому все торчали во дворе. Помню, я безнадежно проигрывал мальчику в ножички и потому не заметил, как во двор вошла женщина и громко воскликнула: «Кто хочет в кино сниматься?», - она всех оглядела и подошла именно ко мне. А я не понял, что от меня хотят и грубо что-то буркнул под нос. Она: «Пойдем к твоей маме». Я перепугался: с одной стороны любопытно – какое-то там кино, а с другой – вдруг она нажалуется на меня маме, тогда мне дома попадет. Я довел тетеньку до квартиры, а сам остался в лифте, чтобы в случае чего удрать. Через некоторое время мама вышла проводить гостью, вытирая передником глаза она произнесла: «Он же вам там всю киностудию сожжет». С этого все и началось. Это был фильм «На графских развалинах», и конечно же с первого дня меня захватил кинопроцесс. Когда я пришел в начале учебного года в школу, все уже все знали и стали меня дразнить «кинозвездой» - я стал предметом зависти, а значит и ненависти некоторых ребят, меня это бесило, приходилось иногда пускать в ход кулаки. А тут я еще стал хорошо учиться и пошел заниматься боксом – сразу мальчишки перестали со мной задираться, а девочки, наоборот, начали смотреть в мою сторону. И тут появилась у меня девочка, любовью ее еще рано назвать, Люда Кузнецова, на которую я смотрел с обожанием, я ее любил очень долго, а она на меня никакого внимания не обращала, я еще на что-то надеялся, пока она однажды не назвала меня коротышкой – это во мне убило все надежды.
Но к этому времени я уже снялся в «Семи няньках», и у меня появились первые поклонницы. Особо верными были Галя и Валя – им было по семнадцать лет, модные с высокими прическами, очень взрослые. Они вызывали меня из квартиры, и мы часами стояли в подъезде возле подоконника и разговаривали о съемках: я рассказывал о таинственном для них съемочном процессе, а они, разинув рот слушали. Но мне с ними было ужасно неуютно – таращатся, как на диковинку. А как-то раз одна из них на прощание сказала: «Сень, может ты меня поцелуешь?». Я еле ноги унес и больше к ним не выходил, я ведь был еще абсолютно безгрешным мальчиком, спортсменом, которому не до глупостей.
И вдруг ко мне пришла любовь, которая меня оглушила, принесла такие страдания, что даже жить не хотелось. Был у меня друг Сашка, высокий, заметный. У него стали появляться деньги, потом оказалось, что он их у отца ворует. Однажды Саня вытащил 50 рублей и сказал: «Сейчас возьмем коньяку и пойдем кутить к одной чувихе». И мы отправились на Сокол к очаровательной девушке Вале, которой было уже 18 лет, она была утонченной, ироничной, умненькой, конечно, видела мое кино и ей было любопытно познакомиться с артистом. Под коньячок мы повели разговоры. А я, надо заметить, никогда не пил, поэтому моментально охмелел, стал читать запрещенные стихи Мандельштама, чем быстро поднял свой рейтинг перед Валей. Потом мы с ней танцевали, потом она танцевала с Сашей, и мне сильно не понравилось, что он начал ее целовать. Я взмахнул стулом и случайно разбил люстру. На этом вечер закончился, Саша с трудом доволок меня до дома и сдал маме. Три дня я ходил чуть живой и был замечательным поводом для колкостей старшим братьям: как же, младший брат надрался первый раз.
3. «Ты, как собака, что лежит на сене…»
Когда развеялось похмелье, в памяти возникла она, я вспомнил как мы танцевали, как я держал ее за талию, вспомнил ее запах и понял, что умираю от тоски. Я ей позвонил, и мы встретились в метро, я был счастлив и без умолку говорил. Она все слушала-слушала, а потом резко: «Все, мне пора, ты мне не звони, я сама позвоню». И потянулась неделя, другая, третья. Все это время мне Саша рассказывает, что он гуляет с Валюхой. Я пытаюсь бороться со своей страстью, но вдруг она снова появляется и предлагает встретиться, я приглашаю ее к себе на съемки, а потом мы долго гуляем, я провожаю ее домой и там, в подъезде она, глядя перед собой признается мне в любви и просит поцеловать ее. Это был мой первый, неумелый поцелуй… Она стала меня учить. Мы очнулись через полтора часа, когда кровь ударила мне в голову, я распустил руки, и видимо слишком глубоко попытался ее исследовать. Она вдруг меня оттолкнула, заплакала, сказала: «Ты все испортил, уходи!», - и убежала. Снова начались кошмары – я плакал во сне, кусал подушку, стал плохо учиться – она не звонила. Позвонила ее мама и пригласила на день рождения. Я пришел, когда все уже выпили, и снова Валя была нежна и любвеобильна… И снова, протрезвев, сорвала на меня зло. Потом так было не раз: стоит ей выпить – она рада меня видеть, признается в любви, когда я попадаюсь «под трезвую руку» – готова убить. Но я надеялся и на этом «керосине» жил. У меня закончились съемки «Семи нянек», я позвонил Вале, сказал, что очень хочу ее видеть, она согласилась погулять со мной полчаса, была не в настроении, я все время пытался ее завести: «Ой какие мы серьезные, какие неприступные». Вдруг она вспылила и стала в сердцах бросать мне в лицо: «Я тебя никогда не любила, я люблю Сашу, и у нас с ним, между прочим, все было…». Ошарашила меня, я развернулся и пошел прочь. Догоняет: «Давай поговорим». Мы гуляли до трех часов ночи, она призналась, что никак не может сделать выбор между мною и Сашей – меня такой вариант не устраивал. Потом я довел ее до квартиры и уже спускаясь по лестнице, услышал, как открылась дверь, как раздался шлепок, второй, пересыпаемые словами ее матери: «Сука, тварь…», - как дверь с грохотом зарылась и мимо меня на улицу с рыданиями пробежала Валя. Я догнал ее, и мы снова гуляли, она говорила, что домой не вернется, и уже под утро я отвел ее в свой старый барак, где мои старые друзья пустили нас в теплый сарай с печкой и кушеткой. Валя все время твердила: «Ты только сейчас не уходи». Я сидел в кресле-качалке и дрожал от холода, и уже она подначивала меня: «Ой, какие мы неприкасаемые, джентльмены! Ладно, иди погрейся, я тебя не трону». Я нырнул к ней в спальный мешок и…время потеряло всякий смысл и цену. Это безумство творилось часа три. Но, когда на следующий день я отвел Валентину к ее матери и та причитала: «Ну если уж вы любите друг друга – женитесь», Валя сухо произнесла: «Мама, Сеня мне только друг, никаких любовей и никаких женитьб не ожидается, - и добавила уже мне: Сеня, тебе здесь больше нечего делать». Я ушел, на этом история не закончилась: она встречалась с Сашей, потом и его выгнала, снова звонила мне, в общем, вела себя, как «собака на сене».
Прошло два года. Я снимался в Ленинграде вместе с очаровательной девушкой Таней Никитиной, я был в нее жутко влюблен. Она приехала в Москву, и нам негде было встречаться. Я предложил: «У меня есть совершенно сумасшедший вариант – девочка, в которую я был страшно влюблен, мы можем поехать к ней». Я знал, что Валя живет одна, самостоятельно, работает, мы поехали к ней. Конечно она совершенно ошалела, увидев меня, да еще с девушкой: «Знакомься, это Танечка, мы вместе работаем, у нас всего три дня, пусти бедных влюбленных – я знаю, ты днем работаешь, и мы можем побыть одни». Валя стоически пережила такой удар, впустила нас, но когда Таня быстро захмелев, пошла спать, а мы еще сидели на кухне у нас произошел разговор: «Ты понимаешь, что вы не пара, посмотри на себя, у тебя рожа крестьянская, а она иконописная красавица, отступись. Даже трудно представить ее в твоих руках». – «Интересно, а я в твоих руках – это как было? Кто учитель-то? И чем я отвратителен, что любил тебя так, что чуть себя жизни не лишил, а ты играла со мной, как кошка с мышкой?». И так каждую ночь, а днем, когда она уходила, мы с Танечкой отдавались своей страсти, и все было прекрасно: полная взаимность и раскрепощенность. Потом Таня уехала, а Валя завалилась ко мне и просто-таки изнасиловала меня: плакала, очаровывала, вспоминала все, как было – я не выдержал, грешен, слаб человек. И как только Валентина взяла «матч-реванш» тут же вернулась ее холодность: «Я пошла, всего доброго». Но она еще не раз мне звонила, до тех пор, пока я ей сказал, что она ведет себя, как собака. Вот такая история про любовь.
4. От семи нянек до семи невест.
- Когда я начал сниматься в «Семи няньках» у меня сразу сложились довольно трудные отношения с режиссером, Роланом Быковым, он меня сильно недолюбливал, работа шла очень тяжело. Однажды надо было играть очень сложную сцену, где мой Афанасий орет на своих «воспитателей», Быков отозвал меня за декорации и стал оскорблять, я так рассвирепел, что с силой пихнул его, я был готов убить его. Он среагировал моментально, схватил меня за руку и поставил в кадр: «Играй, так же играй». Может, он и затеял весь этот скандал, чтобы довести меня до нужного состояния, но ненависть на его лице была совершенно искренней. Думаю, все это получилось случайно, потом Быков подошел ко мне и плакал, он целовал меня и приговаривал: «Вот видишь, как хорошо у тебя получилось», - этот фильм был экзаменом и для него.
Ролан Быков был гениальным режиссером, особенно в работе с детьми. То, как он добивался от ребенка необходимой игры – просто образец, его приемами я сейчас пользуюсь, снимая Ералаш. Детям нужно все показывать, каждое движение, каждое выражение лица, интонацию. Так со мной работал Быков. А когда я вышел из-под его опеки, я понял, что сам еще ничего не умею. Мне было 17 лет, когда меня попробовал Гайдай на роль Шурика в первую часть «Операции Ы». Он со мной порепетировал и сказал: «Сень, скажу честно, конечно Ролан Быков тебя сделал, и, думаю, с этой ролью ты бы тоже справился, если бы я мог так же с тобой репетировать каждую сцену, но мне с тобой возиться некогда, ты извини, я возьму кого-нибудь попрофессиональнее». Я был ему очень благодарен за откровенность, я и сам понимал, что без профессиональных навыков я не дотягиваю – мне надо учиться. Потом я все-таки еще раз снялся вместе с Таней Никитиной, о чем я уже рассказывал, но фильм прошел бледно и меня перестали снимать.
И тогда встал вопрос – чем заниматься дальше: школу я закончил, до армии оставался год, я, конечно в это время усиленно занимался боксом, но в советское время спорт не мог быть профессией. Я пошел поступать в ГИТИС: сам подготовил программу, довольно смешную, все прочитал – комиссия смеялась. А потом один из экзаменаторов, утирая глаза произнес: «Сенечка, дорогой, ты, можно сказать, конкурс прошел, но мы не можем тебя взять – тебе надо лечить голос». Из-за какого-то фарингита я потерпел полное фиаско. Пришлось идти работать… на Второй часовой завод, который был рядом с моим домом, где меня многие знали, потому что снимались в массовке в «Семи няньках». И что самое смешное – от меня стали прятать вещи. А однажды ко мне подошел мастер и говорит: «Сень, я тебя очень прошу, штангенциркуль отдай, пожалуйста. Он тебе не нужен, ты все равно другими деталями занимаешься. Кроме тебя больше взять некому». Идиотизм какой-то, я чуть не плача, доказывал, что я не вор – вот вам сила искусства.
Отработав год, я снова пошел поступать, теперь уже сразу в три ВУЗа: в Щукинское училище, МХАТовскую школу и во ВГИК. И во все три поступил, выбрал ВГИК – все-таки кино это мой инкубатор. Ну а тут уж я не снимался, потому что наши педагоги Бибиков и Пыжова запрещали нам это делать до четвертого курса. У меня было замечательное предложение – главная роль в фильме «Начальник Чукотки», я умолял Бибикова отпустить меня, но он был непреклонен. Правда потом, когда выпускал нас, сказал: «Сеня, я перед тобой виноват, я посмотрел кино и понял, что ты был бы не хуже – у тебя бы судьба началась раньше, прости меня». По окончании института я разу снялся в фильме «Обвиняются в убийстве», который получил государственную премию, все получили, кроме нас, четырех актеров, сыгравших преступников – отрицательных персонажей не награждали. А потом была картина «Семь невест ефрейтора Збруева», и дальше начался настоящий чес.
5. Семейный кино-подряд.
- Первый раз я женился довольно рано, на втором курсе ВГИКа, она была однокурсницей. Это было ужасно, я понял, что больше никогда не буду связывать свою судьбу с актрисой, потому что неизбежно кто-то вырывается вперед и начинаются настоящие муки. Марина (Лобжик) была прирожденной театральной актрисой, а ее распределили в Театр Киноактера, где театром вообще не пахло. Там числилось 270 человек, из них 80 постоянно снимались, а остальным лишь изредка доводилось выходить на сцену в плохих пьесах. Я необыкновенно ей сострадал, потому что она неплохая актриса, и видел, как она мучается, особенно, когда у меня очередная премьера, триумф. Она за меня радовалась, говорила: «Сенечка, ты гений!».
Однажды я приехал домой, Марина в прекрасной настроении : «Я еду сниматься, меня утвердили!». Мы пошли в ресторан, отметили, потом она уехала на съемки – я был счастлив. Прошло дней пять. Возвращаюсь. Вижу, Марина лежит на кровати навзничь с открытыми глазами, полностью обездвиженная, как будто умерла – я даже испугался. Я к ней: «Мариночка, что случилось?», - трясу ее за плечи. Она, медленно, как под гипнозом отвечает: «Я снималась, а потом мне режиссер сказал, что берет другую актрису», - и разрыдалась, у нее началась настоящая истерика. Потом мне посоветовал Олег Павлович Табаков: «Сеня, будешь сниматься ставь условие, чтоб и ее снимали – это единственный выход». И вот, очень скоро я обрел плохую репутацию, у меня из-за этого условия слетело много хороших картин, я даже почти год вообще не снимался, все могло закончиться плачевно – меня бы вообще перестали приглашать в кино. Марина все поняла, она уже успокоилась: «Сеня, я начинаю играть в трех спектаклях, меня это устраивает, не жертвуй ради меня карьерой». И как только я перестал ставить условия, меня тут же снова стали снимать. Все бы было нормально, если бы Марина не совершила страшную ошибку: она забеременела – я был доволен, а она сказала: «Нет, Сеня, мы подождем, я актриса не хуже тебя», - больше детей у нее никогда не было. Некоторое время я еще тянул с разводом, у меня уже кто-то появился, и я, как все гнусное мужское племя скрывал это. Но я, молодой мужик, хотел детей, и мы все-таки развелись. Правда не теряем связь до сих пор.
Вообще, вспоминая Марину, я бы сказал, что она довольно своеобразный человек может быть все профессиональные неурядицы на ней так отразились… Она, к примеру, совершенно серьезно готовилась к Олимпийским играм: зимой и летом бегала десять километров по стадиону босиком и радовалась каждой отвоеванной минуте – собиралась принять участие в соревнованиях по бегу на длинные дистанции. Я просил знакомого тренера объяснить ей, что для участия в Олимпийских играх нужно тренироваться с детства. Он только махнул рукой, мол, с такими людьми говорить бесполезно. А недавно, пару лет назад, она мне позвонила с просьбой: «Сеня, ты ведь снимал Стеклова. Он в космос собирается, попроси его, пусть он меня с собой возьмет – я тренируюсь». Мне ее жалко, я даже со Стекловым поговорил, а тот только грустно вздохнул: «Как тебе, Сеня, тяжело». не справедливо с ней обошлась судьба, ведь Марина очень талантливый человек, она пишет совершенно потрясающие стихи, некая смесь Ахматовой, Цветаевой и японского трехстишия, все, кто читал – восхищался. Но сама Марина это считает баловством. Больше длительные отношения с актрисами у меня не получались. Нет, конечно романы были, был великолепный, сумасшедший роман с замечательной актрисой, красавицей и умницей, с которой нас дважды сводило кино, роман, о котором я имею право только вспоминать, но не рассказывать. Но чтоб жениться…
6. Спонсор поневоле:
- В 77-м году я снимался в городе Днепропетровске и влюбился в гримершу – совершенно прелестное существо 19-ти лет, мне уже тогда было тридцать, и я хотел нормальной семьи, детей. Брак тоже оказался очень несчастливым, но Света родила мне сына. Как потом выяснилось девушка очень любила развлекаться, в общем-то не удивительно в таком юном возрасте. Это я сейчас могу понять, а тогда я обеспечивал ее, бесконечно разъезжал по съемкам и конечно же мечтал возвращаться к семейному очагу, возле которого грелся бы только я. А мне сообщают, что моя супруга целыми вечерами катается где-то с кавалерами. Я ей говорю: «Свет, я человек известный, давай не будем скандалить и тихо разведемся». Она сразу начала шантажировать, что я тогда не увижу сына, зная, как сильно я люблю Мишу.
Понятно, она не хотела развода: в то время, в конце 70-х годов я зарабатывал по полторы тысячи рублей в месяц, одновременно снимаясь в трех-четырех картинах. Я приезжал, оставлял жене 600-700 рублей на две недели и снова уезжал, а она жаловалась, что не хватает денег. Я не понимал, куда можно столько потратить – оказалось, на развлечения. Расставались мы мучительно, я переживал за Мишу – мой пятилетний сын подходил ко мне и с дрожащей улыбкой прыгающими губами говорил: «Папа, вы разводитесь с мамой? А может быть вы не будете разводиться?». Я бежал к Светке: «Мы взрослые люди, давай договоримся ради ребенка, он ничего не понимает, для него противоестественно в таком возрасте делать выбор между матерью и отцом. Пускай у тебя будет своя жизнь, у меня своя, но только не води сюда своих гостей». Она, идиотка, во власти своих амбиций ничего и слушать не хотела. В конце концов она забрала сына и ушла. Надо сказать, что она и потом жила довольно привольно – все время снимала шикарную трехкомнатную квартиру, ей на все хватало денег, потому что алименты она от меня получала огромные: помимо съемок у меня еще были немаленькие заработки от творческих встреч и концертов.
Мишу она ко мне не отпускала, лишь иногда под нажимом сестры выдавала мне его нехотя, так что это «не мой ребенок», культура и образование у него мамины, единственное, что я сумел в него вложить еще в детстве – любовь к физкультуре. Сейчас у него рост 190, он занимается бодибилдингом, приседает со штангой 200 кг. Однажды был уникальный случай, еще до его службы в армии – Миша пожаловался, что у него болит голова. «Что, дрался?», - спрашиваю. «Да, какая это драка – пять человек всего, один махал гаечным ключом, кажется мне по руке попал». Я посмотрел, а у него в голове дырка размером с грецкий орех, потащил его к своему врачу, тот от удивления чуть не упал: «И давно ты так ходишь?». – «Нет, с неделю». Ему делали черепной вырез и вкатывали костяную пластину. Потом он ушел в армию, отслужил в ВДВ, вернулся старшим сержантом с навыками машины-убийцы и амбициями перевернуть всю политическую власть, привез с собой из Мурманска жену, тут же расписался с ней, прописал в квартиру, они родили ребенка и быстренько развелись. Сейчас уже водит другую девушку и говорит: «Пап, я ее люблю». Вот такой у меня сын.
7. Поймала на розовые ноготки:
- История с моей последней женой, кстати тоже Светой, была не менее интересной предыдущих. В 78 году я снимался в советско-болгарской картине «С любовью пополам». Вдруг на съемочной площадке в группе массовки появляется молоденькая девушка 16-ти лет, очень красивая, но дерзкая: она курит, смотрит на всех свысока и дико раздражает меня, но при этом помнит наизусть около пяти тысяч стихов, причем, чем больше выпьет, тем лучше помнит. Позже выяснилось, что она урожденная баронесса, и ее корни уходят куда-то далеко в шестнадцатый век. И когда вечером собиралась вся компания: актеры, режиссер – она начинала читать бес перерыва, как пономарь – читала плохо, но поражало, как она все это помнит, все эти сложнейшие стихи. И все время ненавидит меня. А я ее. А потом она вляпалась в историю, из которой я ее вытащил.
Света пошла в компанию, в которой они кутили до рассвета, а в четыре утра выбросили из окна гостиничного номера телевизор. Всех повязали, а так как она была несовершеннолетней, ее решили выкинуть из съемочной группы, да еще с сопроводительным письмом. И Света пришла ко мне с просьбой написать для нее объяснительную записку. Видя, что девочка и в самом деле в кошмаре я сочинил ей документ, из которого явствовало, что «…этот творческий коллектив собрался для обсуждения сравнительных ценностей ренессанса, что спор, закончившийся скандально возник по поводу вражды Леонардо да Винчи и Микеланджело, из-за того, что один гений плохо отозвался о работе другого». Когда руководство получило такую объяснительную, они хохотали и носили этот документ из месткома в партком, потом в профком, мол, вот из-за чего телевизор выкинули и все подтрунивали над Светланой: «Тебе, Родичева в писатели надо».
После этого случая Светка меня зауважала, и даже когда съемки закончились, мы сохранили дружеские отношения – я стал кем-то вроде ее наставника, все-время помогал ей разбираться с ее бесконечными мужиками: на ней хотел жениться Максим Дунаевский, у нее был роман с Высоцким – вот такая у меня замечательная Светочка! Время шло, я тогда еще был женат на матери моего сына, как я ее называю, «серой девушке», потому что у нее фамилия Серова. Как-то получилось, что мои Светы подружились, не понятно на чем они сошлись, потому что уровень у них был совершенно разный.
И вот как раз Света мне и рассказала о фокусах моей жены: «Ты знаешь что она мне сказала? Что ты ей денег совсем не даешь и поэтому она вынуждена подрабатывать. И вообще она собирается тебя бросать», - хорошая подруга. Это меня дико задело, потому что меня можно было обвинить в чем угодно, только не в скупости. О том, как болезненно мы разводились я уже рассказал, но как только в наших отношения была поставлена точка, света стала меня осаждать: женись. Я говорю: «Да я только что оттуда, в два заезда съездил, подожди, дай отдохнуть». Она обижалась и уходила, потом возвращалась, мы ругались и разбегались в стороны, я снова звонил и говорил, что соскучился – так прошел не один год.
Однажды Света заговорила издалека: «Знаешь, я ведь старею, - стареет она в свои 24 года, - и я подумала, если бы у нас был ребенок, у него были бы маленькие розовые ноготочки…». И заплакала, не провоцируя меня, а просто от горя: «Я пойду, я не могу так больше». Это меня сломало: «Ну, погоди, тебя же никто не гонит, хочешь мы завтра поженимся?». – Хочу! Вот и все – на следующий день мы подали заявление в ЗАГС. А потом родилась Надежда. Света сначала занималась косметологией, имела свою клиентуру – у нее медицинское образование, после дефолта все клиенты разбежались, а когда стали объявляться вновь, уже отпала в них необходимость – у меня сейчас много работы – снимаюсь в сериалах, сам снимаю, не бросаю работу в «Ералаше», я обеспечиваю семью. Так что жена занимается дочкой, у них очень близкие отношения, как у двух подружек.
Дочке сейчас 12 лет – это моя порода, уже сейчас цитирует серебряный век, знает наизусть более трехсот стихов, Мандельштама, Пастернака – причем, знает разницу между ранней лирикой Пастернака и поздней. Очень спортивная девочка – не каждый мальчик может выполнить то, что она. Дважды я ее снимал в «Ералаше». Она попробовала, и теперь ей это больше не интересно, сейчас она учится в специализированной, профессиональной художественной школе, оттуда после 11 класса принимают в Суриковский институт без экзаменов, учится на «отлично». Когда я ей однажды сказал: «Надюш, Грачевский просит тебя в одном сюжете сняться», - она ответила: «Пап, я отстану сразу на два дня, какой смысл, я не могу, у меня репутация».
Сегодня у меня есть все: два самых дорогих человека – дочка и жена, у меня есть сын-балбес, но балбес добрый, значит небезнадежный, у меня много работы, еще больше планов. Хоть и актуальна в нашей стране поговорка: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся», но я надеюсь, что с любой ситуацией смогу справиться – главное, чтоб мои любимые были рядом.
Катерина РОМАНЕНКОВА, Татьяна АЛЕКСЕЕВА
|
| | | 
|
