Актера может обессмертить участие и в отдельном эпизоде знаменитого фильма. Ей же было предначертано в такой картине сыграть масштабную роль. Она осталась ее единственной в кинематографе, однако - затмевает собой десятки работ. Не случайно, лента, снятая по повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие…», признана первым по-настоящему удачным опытом экранизации литературного произведения о Великой Отечественной войне. Вероятно, не нашлось зрителя, кого не растрогала бы история о девушках-зенитчицах, принявших неравную битву с немецкими диверсантами в краю болот, озер и глухих лесов, и заслонивших ценою своих жизней Родину. Фильм, который с триумфом обошел всю страну, явившись чемпионом проката 1973 года, снискав множество наград в Советском Союзе и за рубежом, вновь продолжает волновать. Кто не знает этих кадров, полных драматичного предчувствия? Маленький отряд со старшиной сгрудился под кровом зарослей, руки – на ремнях винтовок, а героиня Ирины Долгановой – «товарищ переводчик», вчерашняя студентка Соня Гурвич, обхватив тонкий ствол березы, глядя куда-то на безмолвный простор под тяжелыми северными облаками, произносит отрывок стихотворения «На поле Куликовом»: 

    - И вечный бой!
    Покой нам только снится,
    Сквозь кровь и пыль летит, летит степная кобылица,
    И мнет ковыль!

    - Сколько времени уже прошло, - вспоминает Ирина Валерьевна, - Изменились мир, страна, мы сами – актрисы «Тихих зорей…». Но судьба фильма действительно оказалась на редкость успешной. В 2002 году отмечалось тридцатилетие выхода его на экран, и наша актерская группа вновь посетила места тех съемок в Карелии. Принимали нас там как самых близких людей. В одном из сел, мы заглянули в тот самый дом, где по сюжету квартировал старшина Васков. Прежних его хозяев уже нет, а их дети – нынешние владельцы дома – старше нас. Тут подошла совсем древняя бабуля: «А вы помните, как я вас угощала морошкой?». На глаза навернулись слезы… Ведь эта поездка для всех нас, прежде всего, была возвращением в дни молодости, которой можно только завидовать. Поистине счастье, что наша творческая жизнь началась с такой прекрасной картины и мощной режиссуры. Лично я впоследствии неизменно стремилась держать себя на планке, установленной Станиславом Иосифовичем Ростоцким – как актриса и человек. Думаю, то же самое могут о себе сказать другие исполнители главных ролей в фильме. 

    Сценический костюм вместо белого халата

    - Вы живете и работаете в Нижнем Новгороде. А двери в мир искусства открылись вам в Саратове.

    - Да, и этот город мне по-прежнему навевает ощущение дома. Из Николаева, где я родилась, меня привезли туда в годовалом возрасте. Мама поначалу была актрисой одесского музыкального театра, затем перешла в цирковую труппу известной династии Корниловых, занимавшуюся слонами-великанами. Одно из гастрольных турне ее привело в Саратов, и там наша семья осталась. В дальнейшем, простившись с актерской долей, мама была режиссером на телевидении. Сейчас ее, к сожалению, нет уже с нами.

    А мой выбор профессии, тем не менее, случился «вопреки». Мама категорически возражала, чтобы я поддерживала фамильную традицию, потому что отлично знала, насколько труден хлеб артиста. Чтобы на этой стезе достигнуть определенного совершенства, необходимо работать над собой буквально круглые сутки. Мне настоятельно рекомендовали идти осваивать дело врача. Приемные же экзамены в медицинском институте были несколько позже, чем в театральном училище. Родные полагали, что я провалюсь там, ибо в школьные годы не состояла в самодеятельности, и - будет время перебросить мои документы в другое учебное заведение. Но я поступила! А перед сдачей дипломных спектаклей очутилась в поле зрения режиссера с киностудии Горького, которая тогда ездила по всему Союзу, отслеживая молодых актрис из расчета подобрать кого-либо на роли героинь фильма «А зори здесь тихие…». Звали эту женщину Зоя Курдюмова. Обладая удивительным чутьем на актеров, она умела убедить Ростоцкого внимательнее отнестись к той или иной кандидатуре. Мои же работы были крупные, разноплановые. Курдюмова посмотрела репетицию, я ей понравилась, и меня пригласили на кинопробы. Так определилась моя судьба. 

    Вывел на уровень гениальности

    - Есть сведение, что первоначально Ростоцкий намеревался прибегнуть на съемках «Зорей…» к услугам Вячеслава Тихонова или Георгия Юматова, которые пробовались на роль старшины, и соответственно - к женскому контингенту «звезд».

    - Этот вариант он быстро зачеркнул, поняв, что выиграет, лишь сделав ставку на молодых или же совсем еще юных исполнителей. Ему было важно показать новые лица, дабы зрители не поддались магии громких имен, и представленные в картине образы не соединились бы с популярностью самих артистов. С другой стороны, режиссер, несомненно, шел на риск, привлекая тех, кто в своем большинстве еще не работал перед камерой. Из всех нас, в конце концов, утвержденных на эти роли, достаточным опытом располагала одна Оля Остроумова, которую сам Ростоцкий ранее снимал в фильме «Доживем до понедельника». У Андрюши Мартынова и Кати Марковой на тот момент за плечами было всего по одному году в московском ТЮЗе. Ира Шевчук на экране промелькнула где-то в эпизодах. А я и Лена Драпеко испытать себя в амплуа профессионалов не успели.

    - В одном интервью Шевчук поведала: едва она явилась к Ростоцкому, тот во всеуслышанье назвал ее «пигалицей», которой в его фильме светит массовка. Потом встал и ушел, а начинающая актриса - обескураженная, оскорбленная до глубины души, заплакала навзрыд. Любопытно, вам Станислав Иосифович тоже устраивал психологическое испытание в таком духе?

    - Может, Ира лукавит немного, так ли в точности оно было? Хотя, да: помнится, и нас – двух девчонок из Саратова, вызванных на отбор, он встретил неласково. Мы, наивные, предстали перед ним, а он вдруг с недовольной миной сказал помощнице: «Нафиг ты их привезла? У меня девки на все роли уже расписаны!». Правда, затем смягчился: «Ладно, если уж приехали, так и быть, посмотрим, на что вы способны». Конечно, Ростоцкий не только гладил по головке - мог и ошеломить напускной резкостью, однако, не думаю, что нас он тогда обижал специально. Вообще, у него на съемочной площадке царило неповторимое, непередаваемое единение. Костяк его группы в лице оператора Шумского, художника Колосова, директора Рималиса, и других маститых, сохранялся из фильма в фильм. Сам Станислав Иосифович легко располагал к себе; мы – молодые, не ощущали с ним какой-то особой дистанции. Был очень обаятелен, не скупился на юмор, знал много стихов. Главное - умел убеждать. Например, когда снимали нашумевший эпизод в бане – первый эротический в советском кино. Обнажаться перед камерой мы жутко стеснялись. Как ни уговаривал, уперлись – нет и все! Режиссер даже рассердился: «Ну, позову девиц из Дома моделей – красивых, с длинными ногами, и на экране их физиономии будут вместо ваших!». Через некоторое же время Ростоцкий, собрав нас всех на совещание, попросил: «Девчата, дорогие мои, я все понимаю, но с манекенщицами эту сцену давать нельзя, они – остолопки, с пустыми глазами. Все-таки снимемся, как задумано, хорошо?» И мы, наконец, согласились. Как известно, цензура много раз требовала убрать кадры этого ненавязчивого стриптиза. Но их отстояли, и на официальной премьере фильма в сентябре 1972-го в Петрозаводске они присутствовали.

    - Итак, со студенческой скамьи пришли Долганова из Саратова, Драпеко из Ленинграда, Шевчук из Киева, и, точно по мановению волшебной палочки, сыграли настоящую классику. Каким же образом удалось Ростоцкому вывести вас – еще совсем «необстрелянных» людей и актеров, на тот поистине гениальный уровень, когда ваши герои в полном смысле живут?

    - Вопрос традиционный и сложный. Вспоминая те съемки, непременно сама себе задаешь его: а как же в действительности этот художник с нами работал? Он, в отличие от других режиссеров, не демонстрировал то, как по замыслу должна строиться та или иная сцена. Просто - беседовал, настраивая артиста на соответствующую эмоциональную волну, вводя его в определенный образ. Это делалось, в общем, незаметно, и хорошо способствовало требуемой атмосфере на съемках. Со мной лично, ему в каком плане пришлось довольно много заниматься? Я же стихи там читаю – «Пройди опасные года», ну и так далее. В театральном училище я привыкла их декламировать по знакам препинания, в конце каждой строчки – голос на повышение. Ростоцкий послушав, сказал: «Ира, категорически забудь все эти навыки. Представь, что находишься на природе, и любимое стихотворение произносишь для себя самой, а не для аудитории». Рекомендацию мне выполнить удалось – чтение, в самом деле, получилось искренним, душевным.

    - Автор повести Борис Васильев участвовал в подборе актеров для фильма?

    - Говорят, Олю Остроумову на роль Жени Комельковой предложил именно он. Кстати, на одном из недавних кинофестивалей присужденную ему премию в номинации «Честь и достоинство» вручали мы – актрисы, снявшиеся в «Тихих зорях…». Он посещал тогда в 1971-м Карелию и запомнился человеком интеллигентным, скромным, довольно молчаливым – было впечатление, что писатель тщательно оберегает свою внутреннюю силу.

    «Соню Гурвич» спасла настырность режиссера

    - Обстоятельства встреч артистов с их судьбоносными ролями обычно полны коллизий. А как было у вас?

    - Моя история в этом смысле далеко не исключительная. Она лишь подтверждает истину: чему быть, того не миновать, какие бы помехи не возникли. Началось с явной оплошности: вместе с другой саратовской девочкой, мы перепутали московские поезда и сели не на скорый, а на пассажирский, который останавливался у каждого столба. А ведь уже сообщили, что приедем скорым «девятым», и ребята со студии должны были утром нас встречать на Павелецком. Ночь минула, думаем – вот-вот у цели. Вдруг между двумя соседками по вагону завязался спор о времени прибытия в Москву. Окликнули проводницу - она говорит: «Вечером». Мы в шоке! Разве нас кто-то станет ждать на вокзале до темноты?!… В расстройстве решили: узнаем, когда обратный поезд, и – немедленно домой. Даже не мелькнуло мысли, что надо бы самим попытаться разыскать киностудию Горького, дабы напомнить о себе!… К счастью, все уладилось: выйдя в столице, озирались по сторонам, бросаясь в глаза на быстро опустевшем перроне, и тут к нам устремился молодой человек: «Ира? Надя?». «Да». «Ну, слава Богу!…». Оказывается, он целый день по списку отслеживал поезда со стороны Саратова, ориентируясь на номер вагона.

    - Вас и Надю отбирали на одну и ту же роль?

    - Если меня экзаменовали только в качестве Сони Гурвич, то мою попутчицу, как она потом гордо рассказывала в училище, вдобавок - на Женю Комелькову, поскольку у нее – Нади, были длинные темно-рыжие волосы. Правда, о ней впоследствии никто на студии не вспоминал - наверное, выглядела слабо, хотя доподлинно судить не могу: просмотр претендентов велся очень этично – не на глазах друг друга. Меня пробовали в тандеме с одним именитым актером, который отчаянно старался получить роль старшины. И нервы сыграли с ним злую шутку. Отрепетировали диалог Васкова и Сони Гурвич - когда они вдвоем идут по лесу; Ростоцкий скомандовал: «Мотор!», мы начали. И тут во фрагменте, где я отворачиваюсь из-за неделикатного вопроса: «Родители еврейской нации?», чувствую – пауза слишком затянулась. Сначала думала, что партнер ее специально выдерживает, а потом увидела его побагровевшее, в ручьях пота лицо, испуганные глаза, и поняла – он забыл текст. А камера-то работает! Я тогда принялась импровизировать за двоих. Когда же отрывок закончился, картинно развела руками: «Все, больше сказать нечего!». И расхохоталась прямо в объектив. Со смеха покатывался весь павильон. Этим и завершились мои испытания. В принципе, я ничего не ждала. Однако моя раскованность пришлась по вкусу, и, отсмотрев материал, группа единодушно проголосовала за меня.

    - Это правда, что вашу победу на пробах у Ростоцкого утаивали от вас в родном училище?

    - Об этом долгие годы я не рассказывала журналистам. Теперь буду откровенной. Тогда, по возвращении в Саратов, я играла дипломные спектакли. Вскоре надо было подписывать договор и распределяться в один из иногородних театров. Миновало уже не меньше месяца, как вдруг меня встречает директор училища, хватает за руку и тащит по лестнице на второй этаж. Не найдя свободной аудитории, увлекает меня в танцзал, плотно прикрывает дверь за собой и говорит: «Ира, ты знаешь, что много раз звонили из Москвы?…» Выяснилось: со студии Горького обращались в учебную часть. Там завуч подняла трубку, и ей сказали: «Поздравляем! Ваша студентка Ирина Долганова утверждена на одну из главных ролей фильма «А зори здесь тихие…». Пожалуйста, сообщите ей об этом, поскольку не знаем, как связаться напрямую». У меня ведь не было домашнего телефона, оставить же свой адрес, чтобы в случае чего оповестили телеграммой, не догадалась. Словом, дают координаты, чтобы я срочно перезвонила: близилось к весне, все кругом таяло, и надо было спешить со съемкой «воспоминаний», где мы с Костолевским катаемся на коньках. Завуч отвечает: «Конечно, не волнуйтесь, все передам». И – молчок. Москва опять на проводе: «В чем дело, почему нет отклика?». «Не знаю, не могу понять, все довела до сведения». Совершенно неожиданно им удалось наткнуться на другого учителя, который обо всем тотчас уведомил нашего директора. А ему, бывшему сотруднику органов, раскрутить «клубок заговора», естественно, труда не составило. Отношений с завучем я не выясняла; делать этого я, молодая девчонка, была не вправе. Она преподавала танец, я очень любила ее уроки, ей также нравилось работать со мной – и этот ее поступок явился для меня полным сюрпризом. Не знаю, что его породило.

    А с Ростоцким мне крупно повезло. Попадись другая киногруппа, другой режиссер, те, вероятнее всего, махнули бы рукой: «Пошли они! Какую-то девчонку вызывают играть роль, а она кочевряжится!». Но Станислав Иосифович обладал умением довести любое дело до конца. Его принципиальность еще не раз меня выручала. Например, когда я уже работала в Горьком, и надо было ехать на кинофестиваль за рубеж, а документы мои, как водится, тормозили где-то наверху, режиссер по правительственной линии позвонил нашим городским властям. После чего мой вопрос решился за день – меня разыскали и принесли те самые бумаги.

    На болоте жили сутками

    - При знакомстве с фильмом возникает мысль, что, выбор конкретных артистов обусловили не столько их внешние данные, сколько – личностные типажи. Допустим, Рита Осянина по сценарию могла бы иметь в картине абсолютно иную наружность, однако в пользу Ирины Шевчук, исполнившей эту роль, сказалось выражение глаз актрисы, особо заметное на ее фотографиях. Это – взгляд человека довольно жесткого по своей природе, что идеально совпало с образом.

    - С Ирой мы в Петрозаводске жили в одном гостиничном номере на двоих. Оля Остроумова и Катя Маркова все-таки держались чуточку особняком, они были замужем, и время от времени их навещали супруги. А мы с Ирой – две простые девчонки, почти всегда находились вместе. Ничего такого «свирепого» в ее взгляде я не наблюдала. Кстати, очень часто образ на фотографии, тем более – в кино, воспринимается с другим эффектом, нежели в реальной действительности. Лучшее тому доказательство – с Леной Драпеко. Вначале ее типаж Ростоцкому очень понравился, а, приступив к съемкам в Карелии, режиссер стал ею что-то весьма недоволен. Шли даже переговоры относительно ее замены. Однако настроение Станислава Иосифовича в корне изменилось, едва он изучил первый готовый материал: с экрана читался именно тот характер героини, который был нужен.

    - В фильме использовано относительно малое количество грима.

    - Он большей частью применялся, чтобы изобразить следы боя – замазать, испачкать, и, разумеется - в плане усов, причесок. Я, например, носила до этих съемок целые космы, и впервые меня коротко подстригли именно здесь, приведя облик в соответствие с фасоном той эпохи. А чтобы волосы были вьющиеся, сделали «химию» - не то в условиях лесной сырости, пришлось бы каждую ночь завивать их на бигуди. Вообще, весь антураж был максимально приближен к правде. Обмундирование нам шили на заказ. Консультанты своевременно указали на ошибки художника: не зная истории военного костюма, она допускала неточности в числе и расположении планочек, звездочек, нашивок, и режиссер моментально ее заменил. До того, как начался основной рабочий процесс, около месяца обучали обращению с винтовкой, автоматом, зенитной установкой, ползать по-пластунски, ходить строем, отдавать честь. В рюкзаке каждой из нас лежала пайка хлеба, пайка сала, кружка – все, что положено бойцу. Когда снимали эпизод на привале, то в котелках была настоящая солдатская каша с тушенкой. Знаете, как есть хотелось на воздухе?! В тех озерах водится много рыбы - нам варили великолепную уху. Ягоду собирали. А в пансионатах, где мы останавливались, объезжая Карелию вплоть до государственной границы, всю группу потчевали удивительно вкусными национальными кушаньями. Я всегда была худая, а там немного поправилась.

    - Кстати, восприятие зрителем Сони Гурвич как субтильного создания, резко меняется в сцене, где вся ваша команда валит лес. Там без исключения видишь истинных зенитчиц – широкоплечих, с крепкими руками – для кого и топором помахать не в тягость.

    - А мы и были девочки неизнеженные. Это, безусловно, позволило выдержать колоссальное напряжение тех съемок. Спали урывками, особенно активно работая в период белых ночей. Скажем, переход по болоту занимает в фильме всего несколько минут, однако - в топи, дрыгве барахтаться выдалось целыми сутками. Комариный край: не спасали ни жидкости, ни сеточки. А у меня – аллергия на укусы, лицо подушкой вздувалось.

    - Писатель Федор Раззаков утверждает: во время той «болотной эпопеи» на артистов надевались гидрокостюмы.

    - Их использовали, в основном, при дальних съемочных планах. Само болото было огромным, глубоким. Прежде чем нас туда запускать, специально вызванный отряд солдат проложил дорожку слегами и вплоть до окончания работы над эпизодом дежурил поблизости. По слухам, в годы войны финские лазутчики прокрадывались через эту трясину, переодевшись старушками, которые идут якобы собирать клюкву. Данная съемка начиналась весной, вода была ледяная. Нас, чтобы как-то уберечь, после всех дел тщательно растирали спиртом. Главная опасность заключалась в том, что мы – молоденькие девчонки, рисковали застудить себе придатки и, следовательно - лишиться возможности иметь детей. Но обошлось: все благополучно стали мамами.

    В сапогах из другой реальности

    - Несмотря на трагический лейтмотив, повесть и фильм пробуждают удивительно добрые чувства. Мы наблюдаем, как людей с изначально разными характерами и судьбами тесно сплачивает их воинский долг.

    - В том-то весь смысл, что далеко не сразу возникает между ними симпатия, и становятся близкими девушки и старшина. Но, переживи все эти герои войну, то они были бы до конца своих дней как единая семья. Заметьте: у ветеранов из одного полка, одной медицинской части особенные взаимоотношения – встречаясь, они могут не разговаривать, а просто прислониться головами или положить друг другу руки на плечи, ибо такое их родство замешано на крови. Его ауру привносили на съемочную площадку «Зорей…» фронтовики из числа коллег Ростоцкого. Самого Станислава Иосифовича на поле боя спасла медсестра, тема женщины на войне очень его волновала. А гибель наших героинь оплакивали не только видевшие фильм: многие, кто был рядом с нами тогда, при этих сценах роняли слезу. Меня – «Соню Гурвич», находят убитой в расселине: ножевую рану изобразили на моей груди вполне натуралистичную - пусть с экрана этого не заметно, гимнастерку густо залили бычьей кровью. Привлеченный ею, надо мной кружил целый рой мух – кошмарное зрелище. Вокруг - актрисы, которые тоже все это проживают. По мере того, как производили соответствующие дубли, мне стало нехорошо с сердцем, и меня отпаивали валерьянкой.

    - Упомянутый сюжетный поворот случился, едва у зрителя появилось ощущение, будто угроза отряду старшины Васкова отступила.

    - Назвать Сонину смерть доблестной, конечно, трудно. Однако почему она гибнет? Ей хочется сделать что-то доброе Васкову, кого успела полюбить как человека, и, не задумываясь, убегает за оставленным старшиной кисетом. Ее губят сапоги, которые сильно топают, потому что на два размера больше положенного. Всю съемку я работала этих сапожищах. И мучалась ужасно! Была вынуждена бесконечно подтягивать обувь: во время упражнений ползком или пробежек постоянно теряла ее - не выручали ни портянки, ни газеты, подсунутые за голенища. Один раз я Ростоцкому сказала: «Ведь на экране-то не видно, какого размера сапоги. Давайте одену нормальные, а то похожа на тяжеловоза». Режиссер ответил: «Ириша, я не советую. Так будет сложнее тебе создавать образ». 

    От навязчивых поклонников защищал супруг

    - И вот однажды вы проснулись знаменитой. Как удавалось выдерживать бремя славы?

    - По правде, до конца я не понимала ее значения. Разумеется, когда ехала на такси по Москве, а водитель меня узнавал, становилось приятно, но не удивляло: вся столица была увешана рекламными плакатами. Но все-таки популярность где-то рядом шла - сама по себе, и не слишком заботила меня.

    - Разве?! А письма, обожатели?

    - О, этого было много! Корреспонденция поступала мешками – ее мне пересылали в горьковский театр. Немало встречалось писем ярких, с благодарностью. Они не утомляли, только было жаль, что далеко не каждому их автору я могла ответить. Но попадались послания людей не вполне адекватных. Такого рода «воздыхатели» даже наведывались ко мне в Горький. Мне говорили: «Там на улице тебя ждет какой-то странный субъект». Я - спасаться бегством. В более серьезных случаях преследовали семью, угрожали, если не отзовусь на чье-то внимание. Сменила адрес, но и тут меня выследил один из «поклонников». Поднялся на этаж, но в квартиру я его, естественно, не пустила. Тогда он заявил, что выкрадет сына и назвал номер школы, где учился мой мальчик. От ужаса меня всю затрясло. И хорошо, что были дома мой муж и его приятель – один другого здоровее. Я зашла и рыдаю. Тут оба моих мужика выскочили на лестницу, не знаю, что они сделали с этим шантажистом, но после этого он навсегда улетучился. 

    Вернуться в кинематограф оказалось не судьба

    - Участие в картине Ростоцкого открывало перед вами радужные перспективы. Почему вы больше не появились на экране?

    - Съемочные эпизоды у меня еще были – равно, как и шанс остаться в Москве – Станислав Иосифович предлагал посодействовать трудоустроиться в один из ведущих театров. Мне хотелось выступать на сцене, гарантированно имея роли, а в штате киностудии можно было числиться годами - и ничего не получать. Опять же, доверчивая была: некоторые актрисы кино отговаривали от попыток делать карьеру в кинематографе… Ну а потом познакомилась с главным режиссером горьковского ТЮЗа Борисом Наравцевичем. Он позвал к себе работать. Подкупило совпадение его творческой концепции с той, по которой меня обучали в Саратове у педагога Надежды Шляпниковой, приветствовавшей импровизацию, этюдную стихию. От добра добра не ищут: осознав это, я продолжила свою школу в Горьком. Вскоре вышла замуж, родила. Какое-то время еще рассчитывала на возвращение в Москву, но постепенно от этой мысли отступалась.

    Должна сказать, мне везло на режиссеров: Наравцевич был выдающимся мастером, он создал своему театру громкую славу. Исколесив с гастролями весь Союз, я сыграла множество самых разных ролей, и мне присвоили звание заслуженной артистки России. Сейчас, увы, сценический жанр переживает не лучшие времена, однако в большей мере негатив касается молодого поколения актеров, кто подходит к профессии с иными запросами, нежели когда-то мы – не особо думавшие о деньгах и работавшие ради самого искусства.