Наверное, «Лера», ваш кинорежиссерский дебют, сейчас самая актуальная для вас тема?

О да! Правда, это не кино-, а телевизионный фильм (его купил Первый канал) и на большой экран он вообще не рассчитан. Но тут неожиданно поступило предложение поехать в Ярославль на фестиваль «Киномасленица» и сделать премьеру в Доме кино. Я согласилась: хочется понять, что чувствует режиссер (приосанивается), сидя в зале, когда на большом экране идет его фильм. На всяких кинофестивалях или премьерах я же всегда была артисткой или гостьей.

Ну и как впечатления?

Ужас! Хорошо, что я сначала поехала в Ярославль. В Доме кино я бы, наверное, сразу со страху умерла. На большом экране все недостатки еще больше увеличиваются. Например, там было очень темное изображение, да практически вообще ничего не видно. Оказалось, что это личные качества проектора, слава тебе, Господи! Но какие бы там ни были недостатки, «Лера» – моя первая и единственная работа в этом качестве, и поэтому я отношусь к ней совершенно неадекватно и необъективно и считаю ее прекрасной, как небесное светило! Вообще за те одиннадцать съемочных дней…

Две серии за одиннадцать дней?!

Таковы были условия. Две серии по сорок пять минут. Продюсеры строго объяснили, что это прежде всего производство и надо вписаться в график. Я все выполнила, я у них в отличницах.

А что за жанр и кто у вас там снимался?

Мелодрама в кубе. Даже слишком мелодрама. С перебором. Но я не буду рассказывать. А снимались Дима Харатьян, Даша Михайлова, Екатерина Васильева, Сергей Селин, Вячеслав Разбегаев, Юлия Тельпухова и Сергей Жарков.

Как вы с ними обходились в качестве начальника съемочной площадки?

Это было единственное, что я знала, ха-ха-ха.

Благодаря режиссерскому театральному опыту?

И благодаря ему, и благодаря вообще опыту, я ведь очень давно уже актриса. Я с ними со всеми переговорила, объяснила, чего бы мне хотелось, и они меня услышали и поняли. И, надо сказать, на площадке они были просто ангелы. Я в совершеннейшем восторге от Сергея Селина, это моя находка. Его ведь все в основном знают как «мента», капитана Дукалиса… Мысль снять его в совершенно другой роли мне пришла, когда мы вместе участвовали в танцах на льду. Я вдруг увидела его крупный план – такую трогательность, такую незащищенность… И подумала: какой потенциал! У него маленькая роль, но он всегда так готовился, приезжал с несколькими вариантами...

Екатерина Васильева сказала, что она из-за вас снималась.

Екатерине Сергеевне низкий поклон… Она для меня стоит на отдельном месте – и как человек, и как актриса. Мы с ней вместе снимались и спектакли вместе играли, она на меня имеет очень сильное влияние.

Какие-то серьезные моральные травмы вам режиссерство принесло?

У меня все время были травмы. Начиная с первого съемочного дня и заканчивая последним. Вы не представляете, что творится с мозгами! У меня же актерские мозги и эмоции актерские, я все воспринимаю все равно как актриса. И потом, я же очень многого не знала. Например, когда первый раз села за монтажный стол, со мной чуть дурно не стало: я вообще ничего не поняла! Мелькает, мелькает мозаика какая-то, боже, неужели это я сняла?! Хотелось закричать: «А-а-а!!!» – и убежать из монтажной.

Шок прошел?

Я вчера подружке говорила: получается, что я за эти 11 дней ничего понять не успела – вжик, и все! Надо еще раз попробовать. (Смеется.)

Тем не менее выглядите вы прекрасно. После всех страшных историй о том, что вы с собой делали…

Если вы про подтяжку, то это уже так давно было, что я и забыть успела. Я абсолютно этого не скрываю и не стесняюсь. Делала и другим советую. Если изображение в зеркале очень сильно портит женщине настроение по утрам, то с этим мириться не стоит.

Я поняла, что вы в это ринулись как-то очень спонтанно…

У меня все спонтанно. Как раз был тот период в жизни, когда в зеркало смотришь без особого удовольствия, и я подумывала, что надо бы что-то предпринять. А тут вдруг молоденькая артистка у нас в театре говорит: «Смотри, я себе глаза сделала!» Я сразу: «Ой, тоже хочу!» А как раз ее врач в театре был, она нас познакомила. Он говорит: «Приходите завтра. Круговую подтяжку будем делать?» А я вообще-то только веки хотела в порядок привести и думала дня за три управиться. Спрашиваю: «А это много времени займет?» Ну, говорит, неделькой дольше отдыхать придется. Сделали наркоз, и я проснулась в кровавых бинтах, как на войне. (Смеется.)

А не было момента страха, когда без своего привычного лица оказались?

Как-то не до этого, это же серьезная на самом деле операция. Многие думают, что это как маникюр, а ты вся в крови, между прочим! Думаешь: выжить бы! И это отвлекает. (Смеется) А потом лицо сильно изменилось, многим это не нравилось, а мне было весело. Подумала: а теперь с таким лицом похожу! Как-то я безболезненно провела этот переходный период. Были, конечно, некоторые моменты… Например, когда в Доме кино знакомая закричала на все фойе: «Таня, где твои глазки?!» Многие просто не узнавали. Приходилось подходить и говорить: «Здравствуйте, я Таня Догилева». Но, в общем, тогда все как-то обошлось легко. А сейчас, когда уже знаешь, что это на самом деле такое, решиться гораздо трудней.

Вы, кстати, родились под Тамбовом?

Ой, господи, боже мой, нет, это ошибка, которая блуждает по СМИ. Под Тамбовом родилась моя мама и приехала в 16 лет в Москву. А я родилась в Текстильщиках. Нравится им писать, что я из Тамбова… Я, кстати, там ни разу не была.

Помню, как вы вышли в Ленкоме в «Жестоких играх», такая юная трогательная провинциалка…

Это Захаров хотел такой меня видеть. Не скажу, что я была столичная штучка, но я москвичка. Хотя тогда Текстильщики были самой окраиной – за моим домом начинались колхозные поля, но тем не менее все необходимое там присутствовало. Такой развитой социализм в действии: библиотека, магазин, поликлиника, кружки, спортивный зал, кино… Все было. Я была бойким ребенком, энергичным, занималась всем, чем только можно: хореографией, художественной гимнастикой, на студии юного актера при Центральном телевидении... А потом поступила в ГИТИС. Правда, сначала срезавшись во все остальные театральные вузы. ГИТИС тогда попроще был. Их потрясла басня «Стрекоза и муравей» в моем исполнении. (Смеется.)

В 1978-м вы окончили ГИТИС, и тут, значит…

И тут, значит, Арбузов написал пьесу «Жестокие игры», которую взяли все театры страны, потому что пьеса о молодежи, а театры тогда были обязаны время от времени ставить что-то о молодежи… А я как раз сыграла Беатриче в выпускном спектакле «Много шума из ничего», спектакль был хороший, имел успех… И меня вдруг все театры стали приглашать в «Жестокие игры» на роль провинциальной девочки Нели. Наверное, я производила такое впечатление.

Так в Ленинградский БДТ вас тоже на роль Нели звали?

Именно.

Но у вас начался роман с первым мужем, и вы остановились на Ленкоме?

Да. И стала играть «Жестокие игры» в постановке Марка Анатольевича Захарова.

Получается, у вас там за семь лет была одна эта роль?

В общем, да. Нет, конечно, кого-то приходилось заменять иногда… Вот, например, в «Гренаду» Петра Штейна меня за 10 дней до премьеры ввели. Но, в общем, конечно, я не была там необходимым элементом.

Вы не входили в костяк.

Нет. Если он без Абдулова не мог представить себе спектакля, то без меня очень даже мог. (Смеется.) Поэтому я там 7 лет посидела и стала понимать, что останавливаюсь в развитии, что нет никаких перспектив. Хотя я обожаю Захарова и по сей день считаю его выдающимся режиссером. Я, в общем-то, захаровская артистка, он меня очень многому научил и в жизни, и в профессии.

Только проявить это не дал…

А чего он должен обо мне заботиться? У него и кредо такое было: «В Москве пропасть нельзя, растите сами, я вам не помощник». Школа его очень жесткая, но кто выдерживал, уже действительно потом мог сам существовать. Потом грянула перестройка, все стало перестраиваться, появилась какая-то свобода. Раньше если артист переходил из театра в театр, это было что-то совершенно небывалое, а тут все начали шляться. (Смеется.) И вот Валерий Фокин стал главным режиссером Театра Ермоловой и позвал молодую команду, и меня в том числе, с мечтами сделать очень сильный, очень популярный театр. Пришел Саша Балуев, Олег Меньшиков, Лена Яковлева, Виктор Павлов, Татьяна Доронина на роль пришла… В общем, ого-го какой замах был. А потом как-то все разладилось. Но трудовая книжка у меня до сих пор там лежит.

Но все-таки из всех искусств для вас «важнейшим является кино»? Или театр?

Равно ценно. В кино ролей, конечно, больше. Думаю, под сто будет, если со всеми эпизодами считать. Тем не менее мне никогда не казалось, что роли будут всегда. Я к каждой относилась как к подарку, хоть и простоев вроде долгих не было. А насчет важности… Еще Захаров внушил, что без кино нельзя: чтоб тебе давали роли в театре, нужно стать популярным, а для этого, соответственно, сниматься в кино. Такой замкнутый круг. Но киноактриса – это уж очень зависимая профессия, от всех. Конечно, со временем, с опытом становишься похитрей, сама уже понимаешь, как тебя, к примеру, снимает оператор, и можешь сказать: я хочу другой свет! А по молодости ты же этого ничего еще не по нимаешь и тем более никаких указаний не раздаешь. Можешь как угодно гениально играть, а режиссер потом берет и вырезает. Вот, например, в фильме «Привет, дуралеи!» Рязанов отрезал ровно половину моей роли. И не потому, что плохо сыграла. Просто ему была интересней история героев, а по времени мы не укладывались. Что ж, хозяин – барин.

У вас есть любимые роли?

Нет. Все это периоды моей жизни. Глупо же говорить – такой-то год люблю, а этот – ненавижу! В каждом куске возникали новые люди, новые дружбы, влюбленности, атмосфера, другая я, в конце концов. Ну а если говорить об успешности, популярности, то это, безусловно, «Блондинка за углом» и «Забытая мелодия для флейты».

Вы актриса театра, актриса кино, режиссер театра, режиссер кино (фыркает: теперь да!), телеведущая (да, была)… Есть у вас еще какие-то профессии?

Профессии? Я – мама. И домохозяйка – я все умею делать. И с годами я как-то лояльней становлюсь к домашней работе. В молодости я ее, конечно, ненавидела! Считала, что это выброшенные часы жизни. Нет, теперь я думаю, что в домашней работе есть большой смысл, но я не всегда могу себе это позволить – мое время стоит дороже. А вот сегодня я, например, вымыла два окна. (Царственный взмах руки в сторону сверкающего кухонного окна, сквозь которое видны старые московские переулки.) Захотелось вдруг, чтоб вот прямо сейчас окно было чистое, потому что весна…

Как вы в центр переехали?

Совершенно для себя неожиданно. Андрей Александрович Миронов помог выменять квартирку в центре, на улице Щусева. Я не хотела ехать – очень маленькая. Спасибо Миронову, который сказал: «Ты полная дура! Езжай, не думай!» А я не понимала, какая разница – центр, не центр. И сначала, когда я из Театра Ленинского комсомола шла домой пешком, все не могла понять, куда иду: с работы же обязательно надо ехать на трех транспортах. Больше я уже из этого района, даже когда меняли квартиры, не уезжала. Мне нравится, что здесь прямые освещенные улицы и что я иду по светлому месту после спектакля. Я же ночной человек и не вожу машину, часто хожу пешком или – на общественном транспорте.

Неужели с вашим темпераментом за руль никогда не хотелось?

Три раза пыталась и все три раза не получилось. Я очень боюсь, не доверяю машине, окружающим…

И себе за рулем? И себе за рулем. У меня вообще с техникой сложные отношения: компьютером не владею, на мобильном телефоне умею две кнопки нажимать, только недавно освоила SMS-сообщения…

В метро ездить, наверное, проблемно все-таки?

Нет, если не хочешь, чтоб тебя узнавали, тебя не узнают, есть способы мимикрировать с толпой. Мы спокойно ездили на репетиции с Инваром Калныньшем: он кепочку на глаза, я шапочку на глаза – и стояли говорили, ни один человек к нам не приставал. Но надо соответственно быть одетым…

У вас есть такой прикид специальный?

Я вообще хожу как женщина из толпы, а соответствующе одеваюсь, только когда иду в присутствие или на торжество какое.

Вас вообще, наверное, тряпки не очень волнуют?

Волнуют. Еще как. Но абсолютно бессмысленно. У меня забиты все шкафы совершенно ненужными мне вещами. Увижу какую-нибудь дорогую тряпочку и думаю: боже мой, как я в ней буду хороша! И уже эта картинка мною владеет, я покупаю, потом вещица оказывается не так хороша и я в ней тоже… Но дело сделано – уже все в шкафу!

Когда вы впервые стали режиссером – в театре…

Давно, 10 лет назад. Я поставила «Лунный свет, медовый месяц», где играли Маковецкий, Стеклов, Фандера, Аушкап… Я в это ринулась, как на пластическую операцию, совершенно спонтанно. Как-то все так случилось, деньги дали… И вот я собрала артистов и думала: сейчас сделаем такой спектакль, что мир вздрогнет! (Смеется.) Господи, как же было тяжело! И настолько я была неопытна, не защищена… Но этот ком катился как-то уже сам по себе. Я уже не владела ситуацией. Мы выпустились. А потом пресса обрушилась. Враги решили меня добить! (Cмеется.) Я и так-то чуть не умерла, а тут они еще со своими глупостями. Вернее, глупостей я наделала… Но тем не менее я победила: спектакль 10 лет живет. И по-прежнему востребован, и актерам нравится его играть, и зрители аплодируют, и ходят, и зовут… Вот сейчас опять в Ригу поедем. …А тогда я сидела в зале и умирала, просто умирала. И мой приятель тогдашний сказал: нет, или сама играй, или просто не ходи на спектакль. И я стала играть. И правда, совершенно по-другому дело пошло. Если я раньше с ума сходила от того, что не так шел свет или звук, а ты сидишь в зале и ничего не можешь сделать, то когда я сама была на сцене, помню, обвалилась декорация в начале первого акта, я только посмотрела так (царственный поворот головы): никого не прибило? Ну и ладно.

Во втором вашем спектакле «Не отрекаются любя» должна была сыграть Гундарева…

Она и сыграла два спектакля. Огромный был успех, играла она блистательно, потом еще месяц играла у себя в Театре Маяковского, а потом заболела.

А вот когда такая большая актриса играет, она же видит как-то по-своему, а вы по-своему…

Да. У нас были конфликты. Но, вернее, как конфликты – с ней-то не поконфликтуешь, Наташа всегда была абсолютной хозяйкой положения. Были дико смешные моменты, то есть это они для меня сейчас смешные. Например, меня спрашивают монтировщики: куда ставить декорацию? Я долго вымеряю, раздумываю: как свет, туда или сюда… Вот, говорю, сюда! Все, установили. Приходит Гундарева: «Какой дурак поставил сюда декорацию?! Ну-ка, переставьте!» (Смеется.) И те молча, не глядя в мою сторону, перетаскивают декорацию.

А вот у вас как у режиссера образ фильма какой-то сразу появляется или вы идете последовательно, согласно сюжету?

Конечно, сразу возникает какой-то образ, какая-то картинка, но это так же, как платье я покупаю, которое в жизни потом совсем не пригождается. Вот оно, вот! Отлично! И – в шкаф!

Кстати, а какие именно наряды приводят вас в такое… экзальтированное состояние?

Как фишка ляжет. Все зависит от настроения. Вот как-то мы с подружкой зашли в магазин, а там висели камуфляжные штаны, тонкие, летние. Я так обрадовалась: о, я сейчас их куплю и буду в них ездить по гастролям! Приятельница говорит: ты с ума сошла – ситцевые штаны за 500 долларов? Я подумала: действительно, что-то дороговато, дождусь-ка я распродажи! Пришло время распродажи, но штанов не было! Это была такая психологическая травма! (Хохочет.) В результате я пошла и купила штанов на две тысячи долларов, и все некамуфляжные! Я до сих пор ищу тонкие камуфляжные штаны, мне кажется, что мне без них не жизнь! В результате они мне очень дорого стоили: когда я вижу какую-нибудь вещь и сомневаюсь, нужна ли она, то говорю себе: вспомни те камуфляжные штаны, вспомни, как тебе было плохо! И покупаю все в немыслимых количествах… А купила бы я их, не было б таких травм в дальнейшем.

Вы вообще, я так понимаю, к возрасту довольно спокойно относитесь?

Да, спокойно, честно скажу. Единственное, конечно, что здоровье начинает портиться, и это пугает. Оказывается, внутри человека все так сложно устроено, столько там всего… Вот оно меня в «Танцах на льду» и подвело – давление подскочило. Хотя я все-таки успела поразить публику, как писали, «своей великолепной растяжкой». (Смеется.)

На «Последнем герое» вас здоровье не подводило?

Это вообще отдельная песня. Об этом можно целую книгу писать. Я была там два раза: «Последний герой – 3» и «Последний герой – 5». Но больше запомнился первый. Я как раз в жуткой депрессии была, вообще развалиной себя чувствовала, а тут предлагают поехать на необитаемый остров. Хотите? Конечно хочу! Самое то, как раз для меня. Ну и пошла совсем другая жизнь. Начиная с того, как я с вертолета в море сиганула.

Там на самом деле проблемы выживания или это только в кадре?

Все на самом деле, голод ужасный. Потом уже приспосабливаешься как-то: сунул в карман кусок кокосового ореха, стало невмоготу – погрыз. Слава богу, как соперницу меня изначально не воспринимали – было известно, что прилетела всего на 10 дней, а так конкуренция имела место. Особенно среди молодых. Там столько приключений было, что и за 20 лет не переживешь. В общем, приползла я туда, еле волоча ноги, а выпорхнула похудевшая, загоревшая, помолодевшая и вполне уже готовая жить дальше. Но долго еще перестроиться не могла. Я там научилась костер разжигать из мокрых дров и очень этим гордилась. Поехали с дочкой и подругой на дачу. Я стала разжигать костер, как фанатик: «Смотрите! Угли рабочие! Рабочие угли!» Они потом сказали, что даже испугались за меня. Мы на острове все время искали сухие дрова. Куда бы ты ни шел, даже в туалет, ты все время хватаешь сухие ветки и тащишь домой. Потом я долго в Москве не могла себя отучить. Ходила и на всех газонах высматривала.

Здоровье с возрастом, конечно, не улучшается, но сейчас у вас, наверное, появились возможности, которых не было раньше, я имею в виду материальные. Когда вы себя почувствовали более-менее обеспеченной?

Как в кино начала сниматься. Снимающаяся артистка в советские времена была обеспеченной женщиной. Я ж не из богатых, мне многого было не надо. Тогда не было заграниц и замков, а на остальное хватало. Я и сейчас себя богатой не чувствую, у меня и теперь одно в материальном смысле желание – обеспечить завтрашний день. Но поскольку я понимаю, что в нашей стране это практически невозможно, потому что не одно, так другое, я считаю, что нужно радоваться жизни и… покупать камуфляжные штаны!

Беседовала Мария КРОНГАУЗ