Пан Занусси, а что вы, известный кинорежиссер, ощущаете, когда видите свою фамилию на газовых плитах?

Боже мой! Знаете, по этому поводу сильно переживал мой отец. Я слышал не один анекдот на эту тему, потому что люди подозревают, что совпадение случайно. Нет, все гораздо хуже, это не случайно. Zanussi – моя настоящая итальянская семья, с которой я дружу довольно близко. Расскажу про своего тальянского деда, который двадцать пять лет назад был главой концерна Zanussi. Мы с ним общались, встречались, и он с удивлением смотрел на меня как на странную обезьяну, которая занимается кино, а не каким-то нормаль ным и полезным делом. А я с таким же удивлением смотрел на человека, который занимается холодильниками. Наконец я пригласил его на торжественный просмотр моей картины «Контракт» на Венецианском фестивале, где был даже итальянский премьер-министр Андреотти. Публика приняла меня очень тепло, встретила громом аплодисментов, и в глубине души я ликовал, что рядом со мной сидит владелец фирмы, который наконец увидит, почему я занимаюсь кино. Фильм закончился, аплодисменты тоже, мы вышли. Он спрашивает насчет ужина, и я вижу, что на него это не произвело никакого впечатления. Тут я понял, что никогда его уже не произведу, потому что лучшего момента в моей жизни больше не будет. На следующее утро, когда мы встретились на завтраке, он подбежал ко мне со словами: «Кристоф, я даже не представлял себе, какой ты выдающийся и важный человек!» Я спрашиваю: «Как? Мы же с тобой вчера сидели рядом, и ты слышал, как аплодировали. Что же изменилось сегодня?» Он ответил: «Все газеты на первых страницах напечатали нашу фамилию, а мы за это ничего не платили!» Только тогда он понял, сколько «это» стоит. Сегодня я пробую убедить наших политиков вкладывать деньги в культуру по той же самой причине. И рассказываю про деда не для того, чтобы развлекать вас историей моей семьи, а чтобы у вас был аргумент во время спора со своими политиками, которые тоже иногда не понимают, сколько «это» стоит. Если известный композитор, художник, режиссер или актер вызывает симпатию, тогда и товары их стран продаются лучше. Ведь у вас уже есть представление о том, кто их делает. Важно, чтобы политики понимали, что, если бы им пришлось платить из государственного бюджета за каждое слово на первых полосах газет и место в телевизионных программах о наших странах, это были бы бешеные деньги.

Когда вы приступаете к новой работе, думаете о том, удастся ли повторить предыдущие коммерческие и творческие успехи?

Знаете, я всегда хотел бы повторить все, что было приятного в жизни. Хотя коммерческие проекты – не мое призвание и не мой мир. А если бы я решил сообщить вам о личном успехе, то сказал бы, что в Китае появились пиратские копии моих картин, это для меня огромная радость и достижение. Мне очень близко авторское кино, а это привилегия Европы. В Америке авторское кино делают Скорсезе, Коппола и еще два или три человека. А такой шанс, как Вуди Аллену, мне вряд ли представится, поэтому и не пробую. Но раз в год меня кто-то приглашает в Голливуд, со мной разговаривают, что-то обещают, но потом ничего из этого не выходит. И это нормально.

Вы однажды заметили, что «искусство – это не отдых, отдых – это сауна». А можно «переместиться в сауну» и узнать, как вы отдыхаете?

В прошлом году я отдыхал около двадцати двух часов. Но если у человека разнообразная жизнь, то можно выдержать и без отпуска. Это мое счастье и проклятие, что я перехожу из одного мира в другой, в любом месте все начиная с нуля. Я прекрасно себя чувствую на фестивалях, потому что меня там встречают как кинорежиссера. Но если я появляюсь на конгрессе, то меня приветствуют как академика или дипломата. Несколько раз банкиры, с которыми я беседовал весь вечер, узнав, что я кинорежиссер, интересовались: «Когда вы находите время еще и картины делать?» Потому что они уже думали, что я возглавляю банк или занимаюсь чем-то похожим. Такое разнообразие, конечно, не отдых, но оно выполняет очень важную роль – в моей жизни нет монотонности. Если бы я работал где-то на почте и ежедневно ходил на службу, то тогда, безусловно, без отпуска было бы не обойтись.

Вы состоите в Комиссии по культуре Ватикана, были лично знакомы с Папой Римским Иоанном Павлом II. Ваши отношения можно было бы назвать дружескими?

Я знал Папу Римского с тех пор, когда он еще был епископом Кракова, так что нашему знакомству больше сорока лет. Наверное, я знал его лучше большинства. Я снял одну картину по его пьесе, чем очень горжусь. И еще один документальный телефильм про его жизнь. К тому же я принимаю участие в заседаниях Комиссии по культуре, где присутствуют 60 епископов и десятки не священников, как я, людей с разных континентов, и мы по нескольку раз в год собираемся и обсуждаем проблемы современной культуры.

Ваш совместный труд с Папой называется «Брат нашего Бога». Кто его предложил?

Мы решили оставить название пьесы Кароля Войтылы, которую он написал в 26 лет. В то время, в 1947 году, он был никому не известным священником, и пьесу никто не хотел ставить, издательство тоже отказалось ее брать. А спустя годы священник стал известен как Папа Римский. Да, с одной стороны, Бог братьев не имеет. А с другой, все мы – братья Бога. На Востоке человека принято считать рабом или слугой Божьим, на Западе его уже называют Божьим сыном. А быть Божьим братом, значит, вести с ним диалог.

В своей книге «Между ярмаркой и салоном» вы говорите про себя, что вы нелюдимый человек, хотя совсем не производите такого впечатления. Кто же входит в ваш ближний круг?

Ах, боже мой, это много людей! Вообще я довольно одинокий, во всем мире у меня только два близких человека, ну и моя итальянская родня, которую точнее назвать далекой. Я довольно поздно женился, надо было раньше, но все-таки сейчас могу сказать, что мой брак счастливый. У меня есть, конечно, ближний круг. Раз в месяц я организую встречи на 60–100 человек у себя в доме, чтобы обсудить какой-то сюжет. Приглашаю для этого двух-трех интересных человек, которые вовлекают в разговор остальных. Приходят мои соседи, друзья, родственники, чтобы сохранить наш салон, потому что салон – на самом деле общение, а не танцы и даже не пища. Мы собираемся, чтобы могли пообщаться люди разных поколений, из разной среды, а это непременная основа хорошего салона. Я вообще люблю, чтобы общаться было нелегко. Потому что, если легко, значит, глупо. Когда люди работают в одном офисе, а потом еще вечером за пивом обсуждают его проблемы – это скучно. А если надо пробиваться к людям совсем другой среды, которые по-другому думают, говорят, меня наполовину не понимают, тогда мне очень интересно. И если найдем что-то общее, значит, мы победили.

А чем занимаются ваши гости в обычной жизни?

Это может быть и политик, и хозяин магазинчика на моей улице. Конечно, каждый день они говорят о том, как продать уголь или сахар, но один раз в месяц мы обсуждаем какой-то абстрактный сюжет. Меня деньги тоже постоянно тревожат, потому что, пока их у меня не было – а большую часть моей жизни у меня не было денег, – я все понимал, мне все было ясно, я их хотел. Сейчас я и дальше их хочу, но уже немножко имею. Однако я так и не понимаю, что это такое – деньги. Оказывается, это страшная тайна. Вот пример. Полтора года назад у меня была встреча в Америке перед показом моей картины людям, занятым в производстве электроники Hi-Fi, сфере высоких технологий. После фильма ко мне подошел 26-летний поляк, гениальный математик, и рассказал о своей «оптимистической трагедии». Говорит: «Мне интересна только чистая математика, и я мечтал бы всю жизнь работать в университете, но не хочу быть нищим. Поэтому я решил, что продам свой талант на три года Биллу Гейтсу и заработаю такие деньги, что до конца жизни хватит. Скоро я возвращаюсь, собрав нужную сумму, как планировал. Помимо того мне пришлось продать домик, который я купил в Сан-Хосе, когда приехал, и прибыль с этой продажи получилась такая же, как и зарплата за три года работы. Я почувствовал, что меня обманули! Мне не нужно этих денег в два раза больше, но я жалею, что провел здесь три года, а не полтора». Он сидел по ночам над программами для Гейтса в доме, цена которого тоже росла, пока он в нем спал. Так равны ли эти деньги между собой? Нет! А в банке они равны и выглядят одинаково. Я тоже не понимаю, почему на моих счетах они однажды идут вверх, а другой раз – вниз. Хоть я ничего плохого не сделал, но через них мне приходит наказание. У меня нет никакой заслуги, а на счете появились десятки тысяч долларов, которых я не заработал. А потом я за три тысячи долларов лечу куда-то в Америку читать лекции и радуюсь, как будто это прибыль. Хоть я живу в капиталистическом мире уже более тридцати лет, эта схема остается для меня непрозрачной. Пока нет на пищу, я понимаю, что значат деньги, а когда уже толстею и кушать больше не надо, тогда перестаю осознавать, какая это ценность.

Эта проблема уже перешла из жизненной в философскую категорию?

Да, и в связи с этим расскажу вам еще одну историю, которая произошла пятнадцать лет назад, но до сих пор тревожит меня. Были времена, когда я оставался довольно бедным, в детстве мне даже еды не хватало. Потом, когда уже начал работать на Западе и мне предлагали делать рекламные фильмы, я всегда отказывался, с гордостью говоря, что если и имею талант, то не буду продавать его за какой-то там маргарин. Прошло много лет, и вот однажды ко мне обратились голландцы с предложением сделать рекламный ролик за бешеные деньги. В Польше я столько далеко не всегда получаю за полнометражную картину. Но я отказался, даже не спрашивая, о чем речь. Сказал, что не снимал рекламу, когда был бедным, тем более не буду делать этого сейчас. Но неожиданно мой заместитель, старый человек, ныне уже покойный, задал мне вопрос: «Господин Занусси, вы на сто процентов уверены, что это с нравственной точки зрения правильное решение?» Я ответил: «Безусловно, именно с нравственной точки зрения правильное». А он говорит: «Я заметил, что вы часто читаете в газетах объявления тех, кто ищет деньги на операцию, и знаете, что трансплантант стоит бешеных денег, как и поездка в Америку, чтобы спасти сердце». Я действительно читаю такие заметки и иногда какието деньги посылаю. Заместитель продолжил: «Что такое две недели? Отдайте их голландцам, сделайте рекламу, никто не узнает, кто ее снял, вашей фамилии там не будет. Но вы можете спасти десять человек». Знаете, мне даже стало стыдно, что раньше я никогда об этом не задумывался. У меня был близкий знакомый, господин Хамек, – простой человек из простой семьи, но, наверное, самый мудрый польский епископ, очень образованный и с добрым сердцем, которому я поведал свою трагедию. И он мне посоветовал: «Кристоф, будет хорошо, если ты снимешь эту картину. Но возьми половину денег и устрой себе отпуск или купи то, что никогда себе не позволишь. И только вторую половину отдай на операции». У меня просто вырвалось: «Но как же? Если я это сделаю, то для того, чтобы все отдать!» – «Знаешь, это немножко опасно. Потому что даже если ты сделаешь это от чистого сердца, то поддашься гордыне, почувствуешь, что все отдал таким широким жестом, и до конца жизни будешь себе нравиться – какой я, дескать, хороший. Отдай половину!» Такая история могла бы стать сюжетом фильма, но она произошла в действительности и помогает мне жить. Самое странное, я той картины так и не снял, и это уже чистая мистика. Голландский продюсер, который хотел со мной встретиться, купил себе новую «Мазерати» и выехал на ней ко мне в Польшу, но по дороге попал в катастрофу и погиб где-то в Германии. Я его так никогда и не видел и понял это как мой разговор с Богом. Продюсера для меня почти не существовало, мы разговаривали с ним только по телефону… Может, его вообще не было, а мне просто поставили такой вопрос?

А расскажите о своих первых деньгах. Когда вы начали зарабатывать?

Первые деньги я заработал еще студентом. Родители меня учили, что дети богатых всегда зарабатывают сами, а у детей бедных продолжительный отпуск. И это правда. Посмотрите: сейчас новые богатые не подстегивают своих детей, чтобы они зарабатывали, потому что они не настоящие богачи. И взгляните на Рокфеллера и всех остальных великих бизнесменов: они гонят своих детей, чтобы те летом мыли автомобили и собирали бутылки. И это воспитание, а не жадность. Только люди, не имеющие традиций и культуры, пробуют защитить своих детей от работы. Мои родители были бедные, но заставляли меня работать и объясняли, что только так можно вообще понять жизнь. Я много трудился, но первый раз настоящие деньги получил за границей. В конце 50-х студентом я был в Германии по приглашению одного профессора, который мне показывал лаборатории и музеи. А когда у меня выпадало свободное время, бежал к его соседям и работал у них в садике. Но говорил, что я не поляк, а югослав, чтобы они не подозревали, что там работает профессорский гость. На Западе всегда старались подработать, сейчас к нам тоже приезжают много русских и украинцев, и часто бывает, что люди с медицинским образованием работают санитарами. Если это помогает выжить, надо делать любую работу свободно и не стесняться.

Нашим людям требуется мужество, чтобы воспользоваться этим советом. Пока профессору стыдно признаться, что он вынужден торговать на рынке.

Знаете, у меня есть большой сад, где мы раз в год устраиваем пикник, на котором бывает до двух тысяч людей. Когда устраиваешь такой большой прием, самое важное – найти людей, которые будут убирать в этом саду, потому что гости постоянно что-то бросают на траву и через полчаса он выглядит безобразно. Так вот, можно пригласить людей для любой работы, но самое трудное – найти тех, кто, встретив своих знакомых или родственников, будет продолжать собирать мусор. И мы знаем, что для этого надо брать только профессоров с именем и настоящих аристократов. Они не будут стесняться и сделают свою работу как можно лучше. Остальные всегда куда-то исчезают. Даже если кто-то представляется аристократом, а потом прячется, то в результате оказывается, что бабушка там была совсем не аристократка. А те, кто глубоко уверен в себе, будут собирать мусор до конца, и я их за это обожаю, для меня они самый высший класс людей.

Раньше вы, помнится, приглашали к себе молодых режиссеров, которые тоже жили у вас дома. Не хотите повторить этот подвиг?

Я постоянно приглашаю молодых коллег, и уменя побывали больше 600 человек за последние десять лет. Недавно у меня гостила группа 9-летних школьников из Новосибирска. Сначала они пригласили меня на обсуждение моих картин. Я подумал, что это бессмысленно, ведь я картин для детей никогда не делал. Но мне объяснили, что у них особая культурная программа и они уже видели мои фильмы. Когда они смотрели «Иллюминацию», где показывают операцию, череп, я даже перед ними извинялся за те страшные вещи, которые в нем есть. Но дети успокоили меня, что, мол, ничего страшного, они и не такие вещи смотрят. Эти школьники меня так увлекли своими суждениями! Не хочу нажить себе врагов, но я желал бы всем критикам, чтобы они говорили о кино таким языком, каким говорили эти дети. Они просто невероятно глубоко проникают в суть вещей. Я их потом спросил, что они поняли из «Иллюминации» – картины, которая адресована абсолютно взрослым. И мне ответили: «Это история человека, который растерял своюжизнь». – «А в чем вы это видите?» Мне сказали: «Там герой берет снег, и он тает у него в руках – как ушедшее время, за которое он ничего не добился». «Значит, это пессимистическая картина?» – спросил я. «Нет, – говорят, – потому что у героя есть ребенок, который на него смотрит и уже так жить не будет». Боже мой, дай мне такую публику – тогда можно работать! И я пригласил к себе двадцать этих ребят, лучше которых ни до того, ни после не видел. Такие умные, с таким свежим взглядом на мир! А все бедные: большинство с огромным трудом весь год собирали деньги на дешевый билет. Я их потом привез к мэру Варшавы, хотел, чтобы они с ним снялись и в Новосибирске другим детям показали, как их здесь хорошо приняли. Мэр из вежливости спросил: «У вас есть какие-то вопросы?» И один мальчик сказал: «У меня к вам личный вопрос. Когда вы выдвигали свою кандидатуру на пост мэра, вы предупредили своих детей, что у вас не будет для них времени четыре года?» Вот таких детей всегда можно приглашать. У меня дом большой, и я очень радуюсь, когда ко мне приезжают.

Вы читаете лекции для разной аудитории. Видите ли вы от них отдачу?

У меня в этом вопросе уже настолько академический опыт, что я знаю: никто никогда не видит никакого результата. Однажды это приходит с огромным опозданием и учит чему-то даже меня. Во мне всегда сидит скептик: я часто подозреваю, что напрасно теряю время. Если платят гонорар, тогда это просто, я говорю, что гонорар оправдает все. Помню, несколько лет назад ездил в Америку, в далекий штат Оклахома, куда меня приглашали читать лекции для студентов. Платили много. Но когда я первый раз увидел этих студентов, погрустнел. Я начал разговор о кино морального беспокойства, а они задали мне вопрос: «Почему вы снимаете картины на этом непонятном языке? Давайте на английском!» Так что чувство потери времени было полное. Я им говорю: они ничего не понимают. И так пять дней – сто процентов бреда. Гонорар остался в кармане, и я подумал: ну вот ты уже продавался, это уже проституция. Но пять лет спустя на одном фестивале я встретил выдающегося американского режиссера, который подошел ко мне и сказал: «Знаете, а вы повлияли на мою карьеру. Я был на ваших лекциях в Оклахоме и поверил, что можно серьезно заниматься кино. Я сын пастора и думал, что кино – недостойное занятие. Но вы меня убедили в обратном. Спасибо». Он и сейчас делает картины в Голливуде сосметами, которые нам и не снились.

То есть, на ваш взгляд, талантов меньше не стало?

Без конца вижу много талантов. Знаете, чего не хватает в кино, театре и романе? Мировоззрения, взгляда на жизнь. Например, у Товстоногова был ясный взгляд на жизнь, добро и зло, красоту и отвратительность. Ужасно, если у человека это смешивается. Может, здесь у вас эта болезнь проходит, в мире, к счастью, от нее уже избавились. Но остается еще волна постмодернизма. Ну это чистый бред! Все бывшие марксисты подпадают под постмодернизм, потому что как им еще оправдать все зло, которое они сделали? Надо стать постмодернистом и сказать, что зла вообще нет. На деюсь, скоро мы будем издеваться над постмодернизмом, как издеваемся над политической некорректностью. Мне кажется, что искусство сейчас убивает именно отсутствие мировоззрения, но это временно, не навсегда.

Уж если мы пошли по стратегическим вопросам, то хочу еще спросить: кто, по вашему мнению, является героем современного фильма?

Современный герой – это прежде всего уголовник. Есть огромное очарование тем, чего мы боимся, или теми, на кого смотрим, думая, что мы лучше их. В Библии есть место, где фарисей говорит: «Боже, благодарю тебя, что я не такой, как он». Публика тоже с удовольствием смотрит на таких героев, но потом говорит про себя: «Какое счастье, что я не похож на того, кого видел на экране». Сейчас как раз такой момент, когда преступники очаровывают зрителя больше, чем порядочные люди. И я пробую понять, в чем тайна. Среди преступников все-таки тоже есть определенная мораль, все мафии имеют свои законы чести. А в мире успешных в бизнесе людей эти ценности трудно найти, они еще не очень увлекают. Я бы хотел сделать картину об успешном и порядочном человеке, но чувствую, что мне не поверят. Люди ему пока не доверяют, предпочитая думать, что, если кому-то повезло, значит, он сволочь. Мол, если бы он был порядочным человеком, был бы бедным, как мы. А то, что он ленивый или пьяница, про себя никто не скажет. Пока не появились персонажи, которых можно назвать положительными героями нового времени.

Вы говорили, что не любите сериалы. А почему все-таки вы их не любите?

Если быть точным, то я не люблю сериал как рассказ без окончания. Картины, разбитые на эпизоды, мини-сериалы – это совсем другое дело, и против них я ничего не имею. Настоящий же сериал без конца разрушает основы, заложенные древними греками. А древнегреческая трагедия – это наше, европейское достижение, она показывает, что в жизни есть решающие моменты, которые завершают какую-то огромную главу нашего существования. Сериал – это случайно: если бы Гамлет умер в конце эпизода, завтра сын Гамлета продолжил бы его дело. Кто-то умер, кто-то бросил жену, ребенок родился больным – в сериале ничего не может быть более или менее важным. Это мясорубка жизни, унижающая высокую европейскую культуру, потому что она представляет наше бытие как сцепление абсолютно случайных эпизодов, которые не имеют никакого смысла и значения. Поэтому сериалы оставляют такую кашу в голове. Я редко их смотрю, мне это так противно, и там же еще плохо играют… И должны делать это плохо, если актеры стараются, их снимают с сериала, потому что там надо быть банальным – как зритель ожидает. Нельзя никого ничем удивить, сериалы этого не допускают. Поэтому я отношусь к ним с неприязнью. И мне искренне жаль, когда я вижу, как молодые актеры, не имея другого выхода, принимают «мыльные» роли, а спустя два-три года они уже не способны играть, потому что нашли для себя такой простой выход: быстро, свободно и очень натурально изображать героев. Только это уже абсолютно не интересно, это не искусство и не творчество, а репродукция жизни.

«Душу не стоит продавать. Даже дьяволу» В чем тогда вы видите назначение настоящего современного искусства?

Как всегда, оно должно объяснять и развивать наши чувства и нашу жизнь. Под влиянием искусства мы хотя бы немного проясняем ее смысл, потому что, если жизнь нам кажется бессмысленной, мы не можем быть счастливы. Кроме того, общение с искусством помогает нам познакомиться с огромным числом человеческих судеб. И эти судьбы складываются в мировоззрение, в опыт. Без него ты остаешься глупым – как человек, приехавший из маленькой деревни, где никогда ничего интересного не видел. Вообще проблема современного общества – не деревня, а люди без корней. Кто приезжает из глубинки и уважает свои корни, тот человек полноценный. Но наша огромная беда – в культуре люмпен-пролетариата, который появился в советские времена во всех городах. Он уже не крестьянин, не пролетарий, не мещанин – просто ничто. Такие люди американизируются с огромной скоростью, потому что у них нет никаких корней, а если бы они читали книжки, то нашли бы их в себе.

Пан Занусси, а как вы думаете, в век тотальной, но, надеюсь, временной победы коммерции во всех областях жизни, кино – это еще искусство или уже бизнес?

Это как феномен распространения волны света в физике – все зависит от того, с какой стороны смотреть. Кино, как книга и музыка, – это и бизнес, и самое высокое искусство, важно, с какой стороны смотришь. Я не могу совсем не видеть, что кино – это бизнес, потому что обанкротился бы, если бы этого не заметил. Но если бы я ставил себе цель заработать деньги, то играл бы на бирже, в данном случае это более интеллигентное занятие и шанс заработать гораздо выше. Вообще в Европе мало кто разбогател на кино, это почти невозможно. Главный вопрос: кому это нравится? Для ответа я себе представил, как было раньше. Возьмем музыку времен Гайдна и Моцарта. Тогда тоже ведь существовала популярная музыка, которую играли в деревне и в городских ресторанах. Но была и музыка, которая исполнялась у епископа, императора, князя и барона. Разница в том, что народ мог платить за нее одну копейку, сотни людей во время свадьбы или деревенского праздника бросали монетку музыканту, а Моцарт делал свои сочинения для двадцати человек в салоне, но у епископа или князя были такие средства. И Моцарт, как вы знаете, был очень богатым человеком, то, что он потерял все деньги, – это его дело. Сегодня у нас осталась только массовая покупательная способность, поэтому массы делают выбор на уровне своего низкого вкуса, а салона не существует. В России я не слышал, чтобы олигархи сделали заказ на оперу или кино для себя и своего круга. Может, когда-то они к этому придут, потому что на Западе такое бывает. Но пока все идет навстречу массам. А мы забыли, что большинство всегда не право – во всех отношениях. У большинства просто плохой вкус, и это принцип статистики, а не мое мнение.

Но как этот принцип согласуется с таким феноменом, как появление гения, который творит без оглядки на времена и вкусы?

Попробую объяснить. Во времена своей молодости моя бабушка удивлялась, что есть литература для служанок, потому что думала, что служанки не умеют читать. Раньше не умели, но с начала ХХ века они научились грамоте и для них стали писать романы. Литературой интересовались только образованные люди, поэтому Толстой хорошо продавался для своего времени. Сейчас существуют только высокие числа и складывается впечатление: то, что продается в большом количестве, – это хорошо, а на самом деле наоборот. Возьмите автомашины. Какие автомобили быстро раскупаются? Дешевые. Раньше это был «Запорожец», а вот «Роллс-Ройс» продается с трудом, потому что он только для очень богатой публики, у которой высокие требования. Культура иногда шла снизу вверх, но чаще всего – сверху вниз. И гениально то, что идет сверху вниз. Я думаю, сегодняшняя ситуация не навсегда и мы не должны терять надежды, что с помощью новых средств информатики появится высокое элитарное искусство и «массовка» останется для людей с соответствующим вкусом. Надеюсь, что все придет в норму, потому что так было всегда в истории человечества. Только меньшинство развивало культуру и науку. Не имеет значения, сколько людей поверили в Эйнштейна, все, кто должен был поверить, поверили – и поэтому летают спутники и космические корабли. А то, что большинство до сих пор не понимает, что, собственно, Эйнштейн выдумал, никому не мешает. И в Коперника большинство не поверило, что тоже не имеет значения. В кино точно так же. Но если совсем забудем, что кинематограф в том числе и бизнес, тогда обанкротимся и наше кино останется далекой мечтой. Художнику надо научиться продать себя в новых условиях, не продавая душу, не теряя честь и уважение к самому себе. Но продаваться все-таки надо – это часть нашей профессии. Все можно продавать – капусту и талант. А душу не надо – даже дьяволу

Беседовала Валентина СЕРИКОВА